Бетагемот - Страница 17

Ничего и не сошло. Через секунду с воплями налетели родители. Ахилл, защищаясь от отцовских ударов, вскинул руки и заорал: «Я же это видел в „Мэри Поппинс"!», но алиби оказалось не прочнее зонта: папа исколотил его на совесть и до конца дня запер в комнате.

Конечно, иначе кончиться не могло. Папа с мамой всегда про все узнавали. Оказывается, маленькие бугорки, которые прощупывались у Ахилла с Пенни под ключицами, посылали сигнал, если кто-то из них получал травму. А после случая с Мэри Поппинс мама с папой не удовольствовались обычным имплантатом. Куда бы ни направлялся Ахилл, даже в уборную, за ним следовали три-четыре пронырливых дрона величиной с рисовое зернышко.

Два урока, полученных в тот день, определили всю его жизнь. Первый — что он гадкий, гадкий мальчишка и не смеет следовать своим побуждениям, как бы хорошо от этого ни становилось, а не то отправится прямиком в ад.

Второй — глубокое, въевшееся на всю жизнь уважение к вездесущим системам наблюдения.

ДОВЕРИТЕЛЬНЫЙ ИНТЕРВАЛ

Среди рифтеров нет врачей. Ходячие развалины обычно не добиваются успехов в медицине.

Конечно, рифтеров, нуждавшихся в лечении, хватало всегда. Особенно после бунта корпов. Рыбоголовые выиграли ту войну, не слишком напрягаясь, но все равно понесли потери. Некоторые погибли. Ранения и функциональные нарушения у других не поддавались исправлению подручными медицинскими средствами. Одним помощь требовалась, чтобы выжить, другим — чтобы умереть без лишних мучений. А все квалифицированные доктора были на другой стороне.

Никто не собирался оставлять раненых товарищей на милость проигравших только потому, что корпы владели единственной больницей в радиусе четырех тысяч километрах. В итоге рифтеры составили вместе два пузыря в пятидесяти метрах от «Атлантиды» и набили их медицинской аппаратурой из вражеского лазарета. Оптоволоконные кабели позволяли корповским мясникам практиковать свое искусство на расстоянии, а взрывные заряды, прилепленные к корпусу «Атлантиды», избавляли тех же мясников от мыслей о саботаже. Побежденные со всем старанием заботились о победителях — под страхом взрыва.

Со временем напряженность спала. Рифтеры теперь избегали «Атлантиды» не из недоверия, а от равнодушия. Постепенно все прониклись мыслью, что внешний мир представляет для рифтеров и корпов большую угрозу, чем они — друг для друга. Заряды Лабин снял года через три, когда о них все равно забыли. Больничные пузыри использовались до сих пор.

Травмы не редкость. При темпераменте рифтеров и ослабленной структуре их костей они неизбежны. Однако на данный момент в лазарете всего двое, и корпы, наверное, очень довольны, что рифтеры несколько лет назад соорудили эту постройку. Иначе Кларк и Лабин притащились бы в «Атлантиду» — а где они побывали, всем известно.

А так они приблизились ровно настолько, чтобы сдать Ирен Лопес и ту тварь, что ею пообедала. Два герметичных саркофага, сброшенных из погрузочного шлюза «Атлантиды», поглотили вещественные доказательства и до сих пор передают данные через пуповину оптоволоконного кабеля. Тем временем Лабин и Кларк лежат на соседних операционных столах, голые как трупы.

Никто из корпов давным-давно не осмеливался приказывать рифтерам, однако оба они подчинились «настоятельным рекомендациям» Джеренис Седжер, посоветовавшей избавиться от гидрокостюмов. Уговорить Кларк оказалось сложнее. Дело не в том, что она стесняется наготы: на Лабина свойственные ей тревожные сигналы не реагируют. Но автоклав не просто стерилизует ее подводную кожу — он ее уничтожает, переплавляет в бесполезную белково-углеводородную кашу. И она, голая и беззащитная, заперта в крошечном пузырьке газа под гнутыми листами металла. Впервые за много лет ей нельзя просто выйти наружу. Впервые за много лет океан способен просто убить ее — ему всего-то и надо, что раздавить эту хрупкую скорлупку и стиснуть ее в ледяном жидком кулаке.

Конечно, это временная беззащитность. Новую кожу уже готовят, запрессовывают. Всего-то пятнадцать-двадцать минут продержаться. Но сейчас она чувствует себя не голой, а вовсе лишенной кожи.

Лабина это, похоже, не особенно беспокоит. Его ничто не беспокоит. Конечно, Кена телеробот обрабатывает не так глубоко, как ее. У него берут только образцы крови и кожи, мазки с глаз, ануса и входного отверстия для морской воды. А у Кларк машина глубоко вгрызается в мясо на ноге, смещает мускулы, составляет заново кости и помавает блестящими паучьими лапами, словно изгоняя бесов. Иногда до ноздрей доплывает запашок ее собственного опаленного мяса. Очевидно, рану заращивают, но наверняка она не знает: нейроиндукционное поле стола парализовало и лишило чувствительности все тело от живота и ниже.

— Долго еще? — спрашивает она. Техника игнорирует ее, продолжая работать.

— Думаю, там никого нет, — откликается Лабин. — Работает на автопилоте.

Кларк поворачивает к нему голову и встречает взгляд глаз, таких темных, что их можно назвать и черными. У нее перехватывает дыхание: она все время забывает, что такое настоящая нагота здесь, внизу. Как там говорят сухопутники: «Глаза — окна в душу»? Но окна в души рифтеров забраны матовыми стеклами. Глаза без линз — это для корпов. Такие глаза выглядят неправильно — и ощущаются тоже. Как будто глаза Лабина просверлены в голове, как будто Кларк заглядывает во влажную темноту его черепа.

Он приподнимается на столе, равнодушный к этой жуткой наготе, свешивает ноги через край. Его телеробот уходит под потолок и разочарованно пощелкивает оттуда.